Написать от руки письмо и получить такое же в ответ может быть бальзамом на душу среди какофонии окружающего нас мира, состоящего из неприятных новостей, пугающей статистики и дезинформации соцсетей. Если же вам никто не пишет, найдите старые фронтовые письма своего дедушки (или прадедушки) и перечитайте их. Вы не пожалеете.
Как и у многих других влюбленных во время Второй мировой войны, роман моих американских бабушки и дедушки протекал исключительно по переписке — от начала ухаживания в 1944-м вплоть до телеграммы, которую бабушка получила полтора года спустя: «ЛЮБИМАЯ БУДУ ДОМА К ЗАВТРАКУ ЦЕЛУЮ ДЖИН».
Хотя письма, которые бабушка писала своему будущему мужу, потерялись навсегда, она до самой смерти в 2005 году хранила письма дедушки.
Моя двоюродная сестра Брук унаследовала коробку с ними. В 2014-м и она умерла. После этого ее мать переслала их мне, в Бруклин.
До того, как попасть наконец в мои руки, письмам пришлось попутешествовать в течение полувека — через две страны, через океан. Они пережили многих из тех людей, которых я любила всем сердцем. И не будет преувеличением сказать, что эти письма — моя самая драгоценная семейная реликвия.
Я плакала, когда читала их первый раз. В течение десяти предыдущих лет я потеряла нескольких членов семьи и друзей из-за болезней или несчастных случаев, да и сама я однажды играла со смертью, прикованная к койке в реанимации из-за сепсиса, вызванного пневмонией.
Письма прибыли ко мне как раз тогда, когда я начала понемногу выздоравливать. Я стала читать и была поражена.
Несмотря на черную тучу войны, нависшую над влюбленными, несмотря на расстояние, которое их разъединяло, письма дедушки были полны забавных фронтовых историй, юмора, надежды и любви.
Они оказались тем самым бальзамом, который был так нужен моей изболевшейся душе. Написанные его красивым почерком, они вернули меня к жизни.
С тех пор прошло пять лет, и я снова оказалась запертой в стенах своей квартиры. На этот раз — как и миллиарды людей по всему миру, из-за необходимости сдержать распространение опасного коронавируса.
В течение первой недели самоизоляции я запойно читала новости и пристально следила по соцсетям, как там дела у моих друзей и родственников. Некоторые знакомые начали рассказывать о своих близких, которые умерли или прикованы к ИВЛ. Губернатор штата Нью-Йорк Эндрю Куомо предупредил, что вирус распространяется по штату «быстрее, чем скоростной поезд».
И скоро мои нервы уже были на пределе из-за продолжающегося натиска суровой реальности, пугающей статистики и дезинформации.
И я снова обратилась к фронтовым письмам своего дедушки — на этот раз пытаясь с их помощью справиться с растущей с каждым днем тревогой.
«Соцсети — это обоюдоострый меч», — сказала мне потом психотерапевт Роберта Борден Уилсон. Они помогают поддерживать связь с окружающим миром, объяснила она, но в то же время принуждают к ежеминутной коммуникации, к быстрому реагированию, не оставляя времени на то, чтобы отфильтровать негативные посты.
Негативные чувства могут запустить в нашем мозгу выработку гормонов стресса, из-за чего повышается кровяное давление, растет тревожность, усиливается депрессия, что может даже спровоцировать злоупотребление определенными веществами и развитие наркотической зависимости.
Всё это делает нас более предрасположенными заражению вирусом, предупреждает Борден Уилсон.
Я была почти уверена, что именно соцсети повышают мне давление, и перечитывание дедушкиных писем с фронта помогло мне немного укротить тревогу.
Жесткий мир, окружающий меня, начал размягчаться и таять по мере того, как я читала следующие строки, написанные в середине 1945 года во французском Жуаньи, что к юго-востоку от Парижа, когда дедушке было 22 года.
«Моя дражайшая, любимая Мэри. Лежа на койке, я время от времени бросаю взгляд в окно, за которым открывается широкое поле с каналом и рекой. Сейчас оно выглядит так мирно, что невозможно даже подумать, что всего год назад на этой земле шли бои. Трава зелена и деревья в соседнем лесу высокие и крепкие. Вечернее солнце освещает своими лучами бледно-голубое небо. Узкая тропинка вдоль канала словно предназначена для влюбленных, таких как мы с тобой».
Я спросила у Борден Уилсон, связано ли чувство умиротворения и покоя, которое я испытала, читая письмо дедушки, с тем, что оно написано от руки и есть ли отличие в чтении и написании таких писем от постов в соцсетях.
«Безусловно, — ответила она. — Написание писем от руки запускает процессы, которые в психотерапии мы называем осознанностью». Когда мы беремся за перо, мы начинаем мыслить более аналитически, относимся к тому, что пишем, более вдумчиво, делаем это более осмысленно.
Этот процесс заставляет нас раскрывать лучшие стороны своей личности, приободрять других. И мы не впадаем в словесный понос, характерный для соцсетей».
Мой дедушка был сержантом американской армии, парашютистом, совершавшим прыжки с самолетов во время военных действий во Франции. Его друзья оказались разбросаны по театрам военных действий — от тихоокеанского до европейского. И он даже не знал, вернется ли когда-нибудь домой к своей возлюбленной.
И все-таки его письма с фронта были переполнены юношеским идеализмом и надеждами влюбленного:
«Я так люблю тебя, что чувствую себя единым целым с тобой. Хочу строить планы на жизнь с тобой. Когда-нибудь, если мои мечты сбудутся, я попрошу тебя стать моей женой».
Феномен фронтовых писем не принадлежит исключительно Второй мировой. Пару лет назад я посетила Верденский мемориал («Верденская мясорубка», битва при Вердене, одно из крупнейших сражений Первой мировой войны, длилась с 1916 по 1918 год), музей на северо-востоке Франции.
Расположенный в пасторальной сельской местности, которая когда-то была полем кровавых боев, этот музей переполнен ружьями, мундирами и полевой артиллерией. Однако более всего меня поразили личные вещи, с которыми нигде не расставались солдаты, нося их рядом с сердцем, и письма, которые они писали в окопах своим любимым.
Я поговорила с Николя Чубаком, руководителем учебно-информационной части экспозиции в Вердене, об этих письмах. Независимо от их происхождения и социального положения, «все солдаты и их семьи противостояли ужасной реальности войны. И тем не менее оптимизм, надежда на жизнь и даже юмор — вот что мы находим в их письмах», — сказал мне Чубак.
Письма были для солдат способом «показать, что они могут еще что-то, кроме уничтожения солдат противника, — подчеркнул он. — Это помогало отвлечься от ужасов войны».
Чубак считает, что письма военного времени учат нас терпению и дают надежду и уверенность, необходимые для того, чтобы справиться с самыми тяжелыми обстоятельствами.
«Над нами сейчас нависла серьезная опасность, — говорит он. — Но нам надо сохранять трезвую голову и видеть все события в перспективе, не забывая о том, что пришлось пережить людям, прошедшим через Первую и Вторую мировые войны».
Как и Борден Уилсон, Чубак считает, что написание писем заставляет человека более осознанно делиться своими мыслями с другими: «Когда вы пишете письмо, вы можете не спешить, сделать паузу, подумать. Вы не спешите отреагировать на только что случившееся, что позволяет избежать распространения панических настроений и фейковых новостей».
Перечитывание писем дедушки прояснило для меня, чего мне не хватало в соцсетях. О моем деде многие вспоминают как о непростом человеке, но его письма демонстрируют его великодушие и скромность.
Он старался стать лучше, но без претензий выглядеть самым лучшим. И он следовал совету, который давали своим ученикам многие великие писатели: показывай, а не рассказывай.
Дедушка показывал своей будущей жене мир его глазами. Он писал ей о закатах, описывал каналы, широкие поля, деревья, кроны которых уходили в чистое голубое небо. Этот мир готов был раскрыться, как бутон прекрасного цветка, прямо в ее ладонях.
Вот что говорил о письмах Второй мировой американский пехотинец и историк Пол Фасселл, и его мысли актуальны и сегодня: «Письма были огромным утешением. И почта была жизненно важна. Мы не выиграли бы войну без нее. Письма были невероятно важны как фактор мотивации для войск. Сообщение о пришедшей почте каждый раз рождало восторг».
Письма дедушки вдохновили меня писать собственные письма. Как и его, мои не предлагали ничего особо познавательного, ничего особо умного. Они просто были способом поддерживать связь с семьей и друзьями в эти темные времена в человеческой истории, они приглушали какофонию цифровых коммуникаций.
Соцсети чем-то похожи на Бога — они вездесущи, они повсюду. Но это их свойство подавляет добрые чувства, которые мы испытываем. Письма же ухватывают наиболее человечные моменты нашей жизни и оставляют их в вечности для потомков. Именно в такие моменты я чувствую себя ближе всего к друзьям и близким и ощущаю проблеск божественного.
Какие уроки, как я надеюсь, извлекут из наших трудных времен наши потомки?
Некоторые врачи и политики сравнивают борьбу с вирусом с битвой с невидимым врагом, и мне было бы интересно, как ответили бы Мэри и Юджин Банигэн на недавнее заявление Генерального секретаря ООН Антониу Гутерриша, который сказал, что нынешний мировой кризис в области здравоохранения — серьезнейший со времен Второй мировой войны.
Я провела много часов над фронтовыми письмами моего дедушки, и я подозреваю, что в наше время он бы писал о любви, которую они с бабушкой чувствуют друг к другу, чтобы потом использовать эту любовь как надежную поддержку в жизни — независимо от того, что ждет впереди.
У меня нет ответов на все вопросы, но я надеюсь, что будущие поколения будут помнить, что существуют миллионы способов поддержать друг друга — вместо того, чтобы умничать и отчитывать друг друга в соцсетях.
Теперь я всегда держу это в уме, когда пишу кому-то. Мои рукописные письма служат простой цели — хоть на мгновение прервать ощущение тяжести от окружающих нас болезней и смерти и наполнить наш мир бесхитростными историями о том, что я готовлю на обед, и о том прекрасном мире, который я вижу за окном.
Я с нетерпением жду того дня, когда отмечу конец коронавирусного кризиса письмом, похожим на телеграмму моего дедушки: «ЛЮБИМЫЕ БУДУ ДОМА К ЗАВТРАКУ».
Ну а пока должно хватить писем, подобных тому, что я отправила этим утром моим маме и отчиму:
«Дорогие мама и Алан, я смотрю сейчас из окна на мост Верразано-Нэрроуз, соединяющий мой Бруклин со Статен-Айлендом. И представляю, что мое письмо — такой же мост, позволяющий моим словам преодолеть пространство от моей маленькой квартиры до вашей гостиной в Род-Айленде».
Мелисса Банигэн
